Я устроился поудобнее и стал наблюдать за напряжённой Митькиной спиной. Откинул спинку офисного стула, сбросил кроссовки, ноги задрал на сиденье, кейс положил на колени и сделал вид, что дремлю. Пусть ломается, пусть знает, что допуск лишь бы дать не дают. Я ему туда загнал одно хитрое условие, программа уходит в бесконечный цикл, а операционная система не может сделать прерывание. Митька близоруко размазал лицо по экрану, грудью почти лёг на клавиатуру, локти растопырил, а руки подгрёб под себя – я такую позу видел у людей увлечённых, сам частенько так сижу. Белые строчки на чёрном фоне так и летят у Митьки по глазам, что он там только видит? Хмыкает сам себе, дундит под нос, меня не замечает. Я прикинул, что полчаса ему должно хватить, чтобы дойти до белого каления, а там и мы подоспеем, и укажем бездарю на его бездарность. Старается парень, елозит по стулу, подбородком по строчкам бегает, вынюхивает. Пусть вынюхивает, ничего у него не выйдет, не на тех напал...

Минут через пять Митька откинулся назад, прямыми руками упёрся в край столешницы, с хрустом потянулся, и говорит:

- Это полным долдоном надо быть.

- Что случилось? - говорю, словно только проснулся.

- Да вот. Тут какой-то недоносок воткнул условие, которое не выполнится никогда, да ещё запрет поставил на обработку прерываний.

- Эй, - говорю, - поосторожней, кто тут ещё недоносок – посмотреть надо.

- Я так и знал, - повернулся ко мне Митька и осклабился, - это ты напакостил.

- Ну и я, и что? – разозлился я, доставая персональный планшет, - идёшь со мной, быстро, Эйнштейн. Доктор веб засратый. Вставай, - говорю, - допуск получать. Будет мне тут всякий недоносок...

До этого момента мне Митька нравился. Упёртый он. В работе упёртый, в мыслях упёртый, люблю я таких. Но сейчас он меня вывел. Недоносок. Сейчас ты у меня попляшешь. Полетаешь и попляшешь, тебя скрючит, а ты полетаешь, облюёшь мне спутник – заставлю салфеткой оттирать. Недоносок. Слово-то какое. Сам недоносок. Только зеркала прикрою щитами, думал я, остервенело тыча в планшет.

В шахте Митька весело посмотрел на меня:

- И что дальше?

- Лезь, - говорю, - наверх. Первый лезь, недоносок. Долдон.

Митька мигом влетел наверх, шмякнулся спиной о потолок и завизжал оттуда радостно:

- Кайф! Ты почему мне раньше это место не показывал? – и давай там скакать как у себя дома.

Настроение у меня совсем испортилось. Пришлось подниматься наверх и показывать что и как. Митька смахивал на упившегося валерьянкой кота, он метался по спутнику, обнюхивал, разглядывал, трогал зеркала, бегал по стенам и орал:

- Я здесь жить буду! Спать! Можно, Антон?

- Нет, нельзя. Хорошего помаленьку. Пошли назад.

- Ну ещё чуть-чуть, ну капельку! – скулил Митька, пролетая мимо меня.

- Нет. Вниз – значит вниз. Налетаешься ещё, – угрюмо отвечал я.

Спустились вниз и традиционно уселись на поролон.

- Рассказывай.

- Что рассказывать? – удивился Митька.

- Рассказывай, что ты обо всём этом думаешь. О Базе, о зеркалах. Зачем всё это.

- А ты разве не знаешь? Мне на первичном инструктаже всё объяснили. Революцию мы здесь делаем. Культурную. Вычищаем скверну из общества, растим новое поколение, готовим кадры.

- Свободен, - сказал я ему, и мы разошлись по домам.

Вот значит как. Теперь все всё знают. Или я один такой недоносок, что узнаю обо всём последним. Мне почти три года понадобилось для того, чтобы во всём разобраться, и в себе самом тоже. И то до конца не разобрался. Идет, значит, дело. Со мной или без меня – идёт. Само собой. Я так и не разложил на весы, хорошо это или плохо? Понять себя – это самое сложное. Я могу понять Митьку с его оголтелым энтузиазмом, ново для него всё, красиво, празднично, значительно. Я могу понять Лёву, который готов снимать скальпы вместе с головами, злой он на всех, его на экономический факультет не взяли. Я могу понять Владимира Ивановича с его религией и жаждой прекрасного будущего. Я всех могу понять. Мне-то как со всем этим жить? Я-то со всем этим не согласен. Меня сюда наняли, и я пошёл. Я ничего не знал, я не хотел ничего знать, а если бы захотел, то, как Митька, через три месяца бы обо всем узнал без инструктажа. Секрета ведь особого нет. Я не хочу стрелять и не могу стрелять, меня никто и не заставляет. Но я здесь работаю, и значит способствую. Идеи у них хорошие, просто замечательные идеи, только вот методы их я не приемлю. А как иначе? Как бороться со скверной, если лечить не получается, если воспитывать не получается, если все революции делались через террор? Если хочешь построить новое – сломай старое, и на его месте возводи здание на свой вкус. По-другому никак. Неужели никак?

В дверях стоял Владимир Иванович. Наверно давно стоял, но я его не замечал. Лица на попике не было, прилизанная чёлка сбилась на блестящий от испарины лоб, и весь вид его говорил о великом отчаянии. Я спрыгнул с дивана, взял попика за плечи и пошевелил:

- Владимир Иванович, что случилось?

- Сядь, Антон, - он направил меня обратно на диван, а сам медленно опустился в кресло. – Несчастье, Антон. Лена разбилась. Автомобильная авария.

- Где она?! - закричал я, вскакивая, схватил попика за грудки, зацепив при этом бороду и начал трясти. - Что с ней?!

- Она в больнице, Антон, в очень тяжёлом состоянии, - тихо сказал Шапко, отгибая от бороды мои закостеневшие пальцы. – Сядь, и остынь. Водитель погиб. Для Лены мы сделаем всё возможное.

- Как?! – дико заорал я. – Как это могло произойти?!

- Скорее всего, авария спровоцирована. Больше я тебе пока ничего сказать не могу.

Я рухнул на диван. Горе навалилось на меня как бетонная плита. Руки и ноги налились свинцом, в голове стоял гул как от тысячи оркестров. Я не знал, что мне делать. Я очень устал. Надо просто посидеть... Я знал, что мне делать. Сейчас отдохну и пойду. Главное, чтобы никто ничего не заподозрил...

***

Я иду. Я крадусь на сорок седьмой пост. Это пост исполнителей и коды тоннеля я уже стащил. Я абсолютно спокоен. Меня всего трясёт. Я совершенно спокоен. Меня бьёт озноб. Холодно, невыносимо холодно. На Базе сейчас ночь, условная ночь. Огни притушены и в коридорах полутьма. Я прохожу через пост в тоннель и поднимаюсь по шахте. Спутник исполнителей набит всем, что мне понадобится на неделю. Или на месяц, это уже не имеет значения. Здесь есть оружие, и это главное. Много оружия. Автоматы тускло отблёскивают в пирамиде. Ждут меня. Ящики с боезапасом. Глушители. Еда. Концентраты. Вода – полный бак. Сиденье всё в ремнях, чтобы не сбрасывало отдачей. Пульт. Набираю код. Отключаю тоннель шахты. Всё, сюда больше никто не попадёт. Что дальше? Дальше – стрелять. Я знаю в кого стрелять... Я не знаю в кого стрелять. Но я сейчас соберусь и узнаю. Я вспомню. Я всё вспомню. Я всех вспомню. И начну. Автомат зажат между коленями и лицо у меня мокрое. Я реву в три ручья. Я ничего не вижу и не могу вспомнить, как я сюда попал, а главное – зачем. Делать революцию? Нет, не за этим. Пусть революциями занимаются революционеры. Тогда почему у меня в руках автомат? Потому что я собрался убивать. Кого? Не помню. Сейчас вспомню и начну. Вы дождались. Вы добились, недоноски. Голову, говоришь, снимать? Я никогда ни в кого в жизни не стрелял. Но я буду. Я уже готов...

© Мирошниченко Михаил. Ноябрь 2013 г. http://mafn.ru